Образное представление о событиях четвертого дня Христовых страстей (четверг Страстной недели), под влиянием церковных обрядов, положило начало особым символическим приемам в домашней деревенской жизни. Первые места в этот день принадлежали серебряной монете, соли и хлебу. Омочивый на тайной вечере руку в солило, в знак предстоящего отступничества и предательства, вызвал обычай очищать ту соль, которая некогда была осквернена прикосновением нечистых рук нечестивого Иуды. Пережженную, сероватого и черного вида соль перемешивали с квасной гущей, клали в старый лапоть и бросали в огонь. Пережженную соль толкли, просеивали и затем считали настолько чистой и священной, что приписывали ей даже целебную силу, помогающую как людям, так и скоту. Эта соль считалась в особенности пригодной для того, чтобы просолить ею первые, освященные после святой заутрени, пасхальные яйца. Во многих местах соблюдался обычай считать деньги, чтобы водились они круглый год, даже мальчишки спешили считать в этот день свои игральные кости с тою же целью корысти на выигрыши. В память омовения Спасителем ног апостолов, предшествовавшего осквернению соли Иудой, умываться в тот день старались «с серебра», для чего клали в воду серебряную монету, являющуюся прообразом тех сребреников, за которые совершено величайшее из всех людских преступлений. В некоторых местах вспоминали в этот день о петухах (в память евангельского петуха) и, встав раньше, чем обычно, утром, кормили их краденым горохом, чтобы они были злее. Более того, старались перемыть, а кое‑где и окурить все крынки женскими волосами, в той уверенности, что всякая посуда сомнительна в чистоте, так как в этот день осквернены солоницы Иудиным прикосновением.
Во многих случаях обычай омовения сопровождался довольно сложной обстановкой. Глухой ночью, далеко от света, чтобы ворон не успел выкупать своих птенцов, шли бабы на речку (вода для обряда должна быть непременно проточная) с ведрами и кувшинами. Черпали воду на восходе солнца и перед домом сначала обливались сами, а потом будили мужа и взрослых детей, заставляя их также обливаться с головы (маленьких детей мыли в подогретой воде). Но сущности этого обычая оказывалось женщинам мало. Они, еще до выхода на реку, в ночной темноте пряли катушку ниток, ссученных в обратную сторону и, по совершении омовения, перевязывали этими нитками руки на запястьях, ноги на предплюснах и поясницу как себе, так и каждому из членов семьи – в уверенности, что все исполнившие обряд весь год не подвергнутся никакой болезни (носили эти перевязки обыкновенно до тех пор, пока они не изотрутся). В воспоминание о преломлении хлеба, каждый крестьянин подавал в церкви заздравную просфору, по силе своей равнозначную благовещенской. В иных местах этой просфоре приписывалось несколько иное значение, так как крестьяне верили, что в Великий четверг Господь невидимо благословляет тот хлеб, который в этот день подается к обеду. Поэтому крошки и куски, оставшиеся на столе, тщательно собирались и хранились как святыня, пригодная и полезная к употреблению во время болезни. Во всякой избе, во всякое время можно было найти хоть маленький кусочек четвергового хлеба. Кроме просфоры, пекли кое‑где и особые катышки из теста, которые и давали скоту по одному, а овцам по два, чтобы принесли двяток‑ягнят.

Независимо от обычаев, находящих объяснение в христианских верованиях, к Великому четвергу отнесены и иные, ничего общего с верой не имеющие. Среди них на первом месте следует поставить обычай (исключительно приуроченный к этому церковному празднику) первого пострижения волос у тех малых ребят, у которых они с первого дня рождения еще не стриглись и успели вырасти настолько, что потребовались ножницы. В этот же день подстригали у овец шерсть на лбу, у кур, у коров и лошадей – хвосты. Делалось это в той уверенности, что от подобных пострижек у овец будет руно длиннее и гуще; лошади не станут скакать через изгороди и портить колья, а у коров не потеряется молоко, и что, сверх того, сами животные не потеряются в лесных чащах, не заблудятся, не завязнут так, чтобы достаться легкой добычей медведю или волку и т. п.
Опасаясь таких домашних невзгод, в некоторых лесных местах, особенно там, где еще не обзавелись пастухами, добрые хозяева даже гадали о судьбе своей скотины, для чего в Великий четверг, до восхода солнца, примечали: если скотина лежит головой, обращенной на закат, то это добрый знак, и такая животина благополучно прогуляет все лето; та же, которая стоит или лежит головой к воротам – ненадежна для дома и может пропасть. Чтобы этого не случилось, малым ребятам велели с колокольцами в руках, три раза обегать во все лопатки кругом двора с криком: «Около двора железный тын!» А бегать надо было так, чтобы не упасть, ни с кем не столкнуться и не поскользнуться. В глухих деревнях это гадание обставлялось несколько иначе: бабы открывали печную трубу и, набрав в подол овса, взбирались на крышу и кричали в трубу: «Коровы‑то дома?» Кто‑нибудь из членов семьи подавал им из избы успокоительный ответ, и бабы «уговаривали»: «Так‑то вот, коровушки, в лесу не спите, домой ходите». Затем, уйдя на двор, скармливали овес скотине. Для сбережения скотины прикармливали домового, для чего выпрядывали нитку в левую сторону, обводили ею кругом двора три раза, спутывали ноги цыпленка, также три раза, и обносили его кругом стола с приговором: «Чужой домовой, ступай домой, а свой домовой, за скотиной ходи, скотину паси!». Чтобы куры не теряли яиц, а неслись бы на своем дворе, кормили их зерном, насыпанным в обруче, а чтобы ястреб не таскал кур и цыплят, эту хищную и злобную птицу устрашали крынкой с выбитым дном, оставляя ее на огороде, к изгородям которого, по возможности ко всем кольям, привязывали, сверх того, нитки и, конечно, до восхода солнца, чтобы никто не видал, не сглазил и, таким образом, не утратили бы своей силы и могущества все эти заботы и хлопоты, заговорные слова, шепотки и действия.
А чтобы заговорное слово было крепко, ходили в лес (также до солнечного восхода) за вересом, или можжевельником, в который в лесных местностях верили повсюду. Могуществом своим можжевельник уступал лишь сору из муравьиной кучи, а чудодейственная сила его зависела от умения им пользоваться и доставать его. Прежде всего, войти в лес надо было с молитвой: «Царь лесной и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье, на плод и род». Идти надо было, не умывшись, не помолившись, и соблюдать при этом строжайшую тайну, чтобы никто не приметил. Дома же принесенное из лесу надо было разбросать по двору и хлевам, и только в таком случае не постигнет семью никакая напасть и не стрясется никакой беды со скотиной. Впрочем, в некоторых местах даже и этих мер считалось недостаточно и для окончательного успокоения и уверенности соблюдался такой прием: принесенный из лесу верес, ранним же утром, до восхода солнца, поджигали на сковороде или жестяном листе посредине избы на полу, и все члены семьи скакали через этот огонь, запасаясь на весь год здоровьем и окуриваясь от дьявольщины, которая в этот день в особенности хлопотлива и проказлива: у колдунов и ведьм в эту ночь бывают самые важные свидания с нечистой силой, против которой можжевельник владеет благодатной охраняющей силой. И нет дня в году, наиболее удобного для тех, кто пожелает видеть нечистую силу и узнать от нее свое будущее. Советовали ночью прийти в лес, снять с себя нагрудный крест, закопать его в землю и затем говорить: «Владыко лесной, есть у меня до тебя просьба», – и леший не замедлит явиться. Крестьяне были уверены в его появлении лишь в том случае, когда, сидя на старой березе, надо было громко крикнуть три раза: «Царь лесной, всем зверям батько, явись сюда!» И тогда смело можно было спрашивать его о том, что тебе нужно – он откроет все тайны и объяснит все будущее.